Семен Аралов - Долг и отвага [рассказы о дипкурьерах]
Впереди — неведомый и опасный путь. Впереди — схватка с сильным врагом. Наверняка! Еще ни один караван не избежал встречи с гитлеровским флотом и авиацией. В морской пучине погибали и корабли каравана, и даже корабли эскорта. Если суждена гибель, что же… но погибнет и диппочта, а в ней столько важного для Родины, для победы.
Георгий вдруг ударил кулаком по кожаной обшивке дивана, чертыхнулся.
— Ты что? — удивился Николай.
— Проклятая качка мешает думать. На полу не устоишь, на диване не усидишь — нигде не сосредоточишься.
Пол кренится все круче и круче.
Военные корабли как бы специально ждали, чтобы шторм набрал силу. Не случайно у какого-то матроса вырвалось: «Шторм для нас словно шапка-невидимка: крупная волна захлестывает перископы подводных лодок».
Крейсер, совершая противолодочные маневры, резко менял курс. В такие минуты дипкурьеры чувствовали себя как на качелях. Обоих заносило то вправо, то влево; приходилось, расставив руки, упираться в переборки.
Матрос-шотландец приглашает на обед.
— Давай, иди первым, — сказал Николай.
— Стартовали, Роберт! — отозвался Георгий.
Кают-компания. Здесь уже собрались офицеры, свободные от вахты. Появился командир крейсера. Все встали. Капитан жестом указал дипкурьеру место напротив.
Начался обед. Сразу же оказалось, что английский обеденный этикет (война на нем никак не отразилась) очень сложен.
За спиной каждого офицера — стюард. Перед Георгием матово поблескивали несколько тарелок, справа лежали два разных ножа, столовая ложка, стояли стакан для воды и чашка для кофе, слева — три вилки, впереди, за тарелками, — фужер для вина, еще вилка, нож и десертная ложка. Целый арсенал!
Как им пользоваться? На банкетах он никогда не бывал. Раздраженно подумал: «Вполне хватило бы тарелки и ложки. Ну еще вилка. Богато живут». Вспомнилась военная Москва, комнатка на Калужской улице, продовольственные карточки. «Если сейчас у Серафимы, жены, да у пятилетнего Левы („беспомощный мой худышка“) есть хлеб и маргарин — то очень хорошо… А тут прямо банкет», — произнес про себя зло и словно совестясь за выпавшее ему изобилие.
Стакан справа был слишком близко от тарелки, чуть-чуть отодвинул его. Из-за спины протянулась рука и водрузила стакан на прежнее место. «Кто же тут корректирует из-за моей спины?» Роберт! Проворный парень — успел облачиться во фрак.
На обед была рыбная закуска, потом суп из сушеного картофеля, бифштекс, консервированные специи и еще какое-то блюдо, которое вроде бы надо есть ложкой. Взял ложку. Офицер справа, худой, с жесткими черными усиками, посмотрел осуждающе. «Значит, надо было вилкой орудовать». Отвернулся от него. «А что сосед слева — тоже заметил?» Заметил! Но его добродушный взгляд говорил: «Мистер русский, не смущайтесь. В конце концов, не это главное в жизни».
После двух-трех таких обедов дипкурьеры все же освоили заморские обычаи. Они узнали, что хозяева начнут есть лишь после того, как приступит к еде гость, что встать из-за стола можно только после капитана. Хорошо еще, что помогал Роберт: он вовремя подсовывал нужную тарелку, ложку или вилку.
Узнали и о других традициях: как одеваться к завтраку, обеду — на обед являйся непременно в черном костюме, белой рубашке с галстуком бабочкой. Но ничего этого у них не было! Неловко, конечно. Тем не менее никто не намекал о черном костюме, а взгляд симпатичного доброжелательного соседа за столом (на черноусого лучше не смотреть) словно подбадривал: «Понимаем, мистер. У нас очень сложные традиции. Но в конце концов, не это главное в жизни».
«Пожалуй, мудрено, — размышлял про себя Николай, — и не только за офицерской трапезой. Метра у вас нет, километра — тоже, а вместо них — фут, отмеренный по стопе короля Джона, и ярд, равный расстоянию от кончика носа до конца среднего пальца короля Генриха I».
У моряков всегда был отличный аппетит. Это чувствовалось уже в баре, который находился перед кают-компанией. Здесь выпивали рому, виски или пива, расплачиваясь с барменом наличными. Мистер Джонсон, бравший две, а то и три порции рома, приглашал и дипкурьера отведать ароматный, крепкий напиток. Гость отказывался и, чтобы избежать новых приглашений, быстро проходил в кают-компанию. При этом неизменно встречался взглядом с королевой Елизаветой: ее портрет висел на видном месте слева от входа в кают-компанию, и Елизавета I, казалось, пристально смотрела на каждого. В нижнем углу рама и стекло разбиты: во время одного из сражений сюда попал осколок. В самый угол. Королева осталась невредимой.
— Наша покровительница! — как-то воскликнул Джонсон. Помкэп почтительно посмотрел на королеву.
С согласия ее величества мы оставили портрет таким, каким он был в день того успешного сражения.
Таким он дойдет с нами до полной победы британского королевского флота…
Обеды проходили неторопливо. Иногда возникал разговор — он касался семей, каких-то подробностей о женах, детях, о собственном самочувствии. А о том, что делается на крейсере, о войне — ни слова. «Вероятно, я еще слаб в английском? — думал Георгий. — Впрочем, уж как-нибудь разобрал бы про „war“»[43].
Молчаливей всех был командир крейсера. Правда, он поинтересовался в самый первый день, как устроились русские джентльмены, нет ли у них каких-либо просьб. Этим и ограничился.
Сегодня же он нарушил молчание и обратился к Костюченко (Николай оставался в каюте, у диппочты). Капитан сказал, что на его крейсере впервые находятся гражданские лица и что дипкурьер не просто пассажир, а представитель союзной державы. Он, конечно, не тот рядовой гражданин государства, который ничего или почти ничего не знает. Русский джентльмен безусловно имеет определенную осведомленность, разбирается в происходящих событиях.
— Мистер Костюченко, надеюсь, должным образом оценивает то, что присутствие советских дипкурьеров на корабле, идущем под флагом Великобритании, является признаком большой солидарности Англии и ее военной помощи России.
«Куда это он гнет?» — пронеслось в голове Георгия, напрягшего все внимание.
— В последнее время вы, — продолжал капитан, — нанесли Гитлеру несколько чувствительных ударов. Но война есть война. Сегодня удача у одного, завтра она переходит к другому. Вермахт все еще занимает огромные ваши территории, многие важнейшие промышленные и сырьевые базы. Он еще весьма и весьма опасен. Если удача снова улыбнется ему, выдержите ли вы новые испытания? Сколько сможет тогда продержаться Россия?
Георгий медлил. Он осмысливал сказанное, «переводил» с английского на русский. Тщательно подбирал слова для ответа.
— Благодарю вас, сэр, за солидарность. Что же касается возможностей моей страны в этой войне, то Советский Союз уже достаточно убедительно показал свою стойкость. Вас интересует завтрашний день? Поживем — увидим. Русская пословица гласит: «Цыплят по осени считают».
— Это ответ дипломата?
— Патриота. Советского гражданина.
Да, Георгий ответил честно. Но он сказал не все, что знал. Зачем выкладывать все?
В его мозгу всплывали подозрительное поведение непрошеных каирских «опекунов» — мистера Вадсона и миссис Ли, попытка произвести досмотр в лондонском аэропорту…
Что все же означают слова капитана? Какой-то зондаж или?.. Потом возникло другое: «Значит, я не верю никому из сыновей и дочерей Альбиона, которых встретил? Нет. Роберту верю. И парням из артиллерийского отсека — я слышал, о чем они говорят. Кому еще? Соседу слева за столом в кают-компании. Летчикам, которые тащили нас на старом „Дугласе“ из Каира до Англии».
Когда вернулся в каюту, рассказал обо всем Николаю.
— Этот разговор оставил у меня горький осадок. Выходит, они сомневаются в наших силах. А я, черт возьми, ожидал от них другого. Ведь они союзники!
— На союзников надейся, а сам не плошай. Ничего, Георгий, все равно выдюжим!
…Однажды Роберт, провожая в каюту Зайцева (в этот день он обедал первым), сказал:
— Скоро передышка.
— Какая передышка?
Роберт умчался, не ответив.
Георгий пожал плечами, раскрыл «Былое и думы», которое дали в дорогу посольские товарищи. Николай занялся электрорефлектором: от качки и вибрации выскакивали винты, которыми рефлектор крепился к переборке. Взял свой универсальный перочинный нож, в котором была и отвертка.
Качает сильно. Не проходят приступы тошноты.
Хорошо бы подняться наверх. Хлебнуть свежего воздуха. Но это невозможно. Чем же заняться? Вот: английским языком! На корабле была своя специфика в объяснениях с командой, и дипкурьеры почувствовали: надо приналечь на английский. Разговаривая с Робертом или с кем-нибудь другим, приходилось повторять трудные фразы, рыться в словаре.
Чудно получается, — сказал Георгий. — Иногда сразу понимаю английскую фразу, а другой раз — ни я, ни меня. — Стукнул кулаком по дивану: — Если уцелею в этом рейсе, схвачусь с английским языком всерьез.
